Читаем без скачивания Импортный свидетель [Сборник] - Кирилл Павлов

Канонада не дала ему договорить. Взлетела в ясное небо зеленая ракета и погасла. Отделение притаилось у церковной двери. Из дома напротив раздалась автоматная очередь. Кузьмин метким выстрелом через дверную щель снял автоматчика, после чего распахнул двери церкви, которые были как раз на той, западной, стороне, где немцы, и от неожиданности застыл: прямо на него, грохоча по мостовой, шел танк.

— Отделение! — скомандовал он насколько можно хладнокровнее. — Слушай мою команду: рассредоточьсь!.. Занять оборону! А ты, — приказал он молоденькому солдату, — беги, предупреди ребят…

Через несколько секунд в церкви остался только сержант Кузьмин с противотанковой гранатой в — руках. Танк двигался прямо на него. Мгновенье, и затрещали вечные церковные двери. Бще два-три мгновенья, и танк разрушит все иконы, сложенные солдатами, пробьет заднюю стену вместе с бронзовым Христом…

Но тут взрыв потряс церковь. Танк задымился, накренился и затих…

3

Нет, не погиб комсомолец Николай Кузьмин. Не судьба была. Взрывной волной его отбросило в сторону, и очнулся он лишь тогда, когда услышал лающую речь. В голове гудело. Ощущение было такое, что находится он в середине огромного колокола.

— Рус, встать!

С трудом разлепил веки. Сопливый, белесый, бесцветный подросток в крысиного цвета форме. Немец? Вот он какой — немец. И пушок над верхней губой у немца как у него самого, только у него, у Николая, черный.

Но позвольте, почему немец, при чем здесь немец? Он что, в плену? Нет, только не это! А где же наши?

Попробовал пошевелить рукой, второй, ногами, встать. Наконец, поднялся. Все поплыло перед глазами, но руки и коги не болели, более того — двигались. И не обращая внимания на оторопевшего врага, Николай Кузьмин, придерживаясь за развороченные развалины церковной ограды, спокойно повернулся, чтобы уйти.

Кузьмин зажмурился. Прямо ему в лицо било заходящее солнце. Значит, он пробыл без сознания целый день. Значит, раз здесь немцы, его батальон отступил. А может быть, это случайно оказавшийся в кольце красного батальона немец из часовых?

Через полминуты Кузьмин понял, что он жестоко ошибается. Это он в плену. Увы, гортанная немецкая речь слышалась повсюду. А что речь немецкая, а, скажем, не какая-то иная, он знал прекрасно. Еще в школе у него была какая-то особая тяга к этому языку. Учительница Амалия Ивановна клялась, что мальчик Коля Кузьмин знает язык не хуже, чем она сама. А ведь она обрусевшая немка, и похвала из ее уст — похвала особая.

4

Амалия Ивановна…

26 июня, совсем недавно, он видел ее. Видел в эшелоне, отправлявшемся куда-то на восток Она окликнула его. Он со своим отделением переходил железнодорожный мостик и услышал свое имя. Приказал отделению двигаться, подбежал к ней. Объяснять ничего не пришлось. Было ясно: она немка — на всякий случай пусть едет подальше из города. Время такое, что не до разгадывания чужих патриотических чувств. Достал из подсумка хлеб, протянул ей. Она приняла, как всегда, гордо, с большим достоинством. Перелил воду из своей фляги в протянутую кастрюлю. Подтянулся, поцеловал.

За несанкционированное общение со спецконтингентом отсидел трое суток (мало еще по тем временам). А потом, как знающий немецкий, был направлен в Латвию. Но язык не пригодился, потому что тот офицер, который предложил Николаю работать у него в штабе, погиб.

«Как странно работает голова? — думал Кузьмин. — Вспоминаются самые безобидные истории, а ведь это и в самом деле плен. Но почему же так не страшно?» В его представлении плен — это унижение, истязания, допросы, склонение к предательству и, в конце концов, расстрел. О том, что человека могут уничтожить в газовой камере или в пекле крематория, хотя и писали газеты, как-то не верилось. И вот перед ним враги — вполне благообразные, чистенькие «сверхчеловеки».

Несколько немцев с деланным любопытством, показывая на Николая пальцами, куражились, веселились, забавлялись.

— Смотри, Ганс, у него же лицо кретина, этак мы не к осени будем в Москве, а через неделю. Это же дикари, у них нет способностей ни к чему.

— Чтобы быть объективным, Рич, все же его надбровные дуги не отличаются от наших, а глаза мутные от того, что русские столетиями спивались.

Николай смотрел на фашистов, старался определить, о нем ли говорят. Вероятно, немцы поняли, что их речь русскому ясна, и перешли на французский. Отдельные слова Николай улавливал, но сути понять не мог. Голова продолжала гудеть. И вдруг, несмотря на страшную опасность, ощущение голода, подступающую тошноту и усталость, он почувствовал такую сонливость, что не выдержал и потерял сознание.

Выключился он на мгновение, не больше, но, по-своему истолковав его действия, фашисты принялись вытаскивать его из-под развалин. Николай находился в забытьи до последнего мгновения, только когда его поставили на ноги и со всего размаха огрели хлыстом, он очнулся, но не издал ни звука. Вспомнив разговор о своих надбровных дугах, чуть усмехнулся и тотчас же получил очень болезненный удар под ложечку прикладом автомата.

— Ферштейн? — спросили его.

Какой смысл было лгать? Он кивнул.

— Русский? — спросил его обер-лейтенант.

Он кивнул.

— Не похож, — улыбнулся допрашивающий.

— Надбровные дуги не те?

Обер-лейтенант пожал плечами.

— Русские не знают языков, — убежденно сказал он.

— Как видите.

— Что это доказывает? — сказал обер-лейтенант, подумав— Ничего.

Через несколько минут Николая затащили в какой-то импровизированный шатер, где офицер чином повыше начал задавать ему вопросы. На Николая не кричали: немецкий абвер не имел, видимо, достаточно переводчиков, поэтому советскому солдату немедленно предложили работу. Николай, понятно, отказался. Но его не только не расстреляли, но даже не стали спрашивать ни о дислокации частей, ни о подразделении, от которого он отстал. Самолюбивая, не знавшая в сорок первом поражений немецкая военная машина пока еще без нервов и истерик перемалывала силы противника: что ей, в самом деле, встреченный на дорогах обыкновенный солдат, назвавшийся Виктором Ивановым.

Впрочем, ни обер-лейтенант, ни его начальство особенно не верили в то, что перед ними русский: латыш еще куда ни шло — с хорошим русским и хорошим немецким. Все-таки пока бои идут на территории Латвии.

— Латыш? — доверительно спрашивал его немец.

— Да русский, я же сказал — русский.

— В смысле советский.

— Да русский, РСФСР. Понимаешь — Россия, Виктор Иванов?

— Виктор, говоришь, победитель в переводе! И что, надеешься победить?

— Надеюсь.

Обер-лейтенант бросил ему газету:

— Читать умеешь или только трепаться? Ваши сводки перепечатанные почитай.

Николай прочел о крайне тяжелом положении на главном направлении. Похоже, не вранье, хотя надо быть настороже.

Обер-лейтенанта вызвали. С Николаем остался только часовой, болезненный мальчик с такой высокой тульей у фуражки, что Николай удивился: неэлегантно. Пригляделся, увидел, что часовой — офицер, и тогда только стал соображать: кто же именно его взял в плен, что это за офицерское подразделение, может быть, разведка?

Ему не пришлось гадать долго. Вернувшийся обер-лейтенант приказал отвести его до ближайшей машины. И Николая увели. Сопровождали его тоже офицеры.

По дороге он обратился с вопросом: нет ли у сопровождавшего чего-нибудь от головной боли? Офицер молча протянул ему порошок. Николай проглотил его, и через несколько минут стал способен соображать — го. лова переставала болеть.

Его посадили в кузов грузовой машины. Машина двинулась.

По тому, как с ним обращались, он понял, что его везут, видимо, в контрразведку. Его не поделили, вероятно, два ведомства. Во всяком случае пока не расстреляли, а раз так — есть шанс убежать.

Сказано — сделано. Николай перемахнул через борт прямо на дорогу. Резкий визг тормозов заставил его пригнуться к земле. Перед ним остановился «студебеккер», и из него стали выпрыгивать солдаты. «Черт, вот оно, сопровождение, — подумал Николай, — а я и не заметил. Ладно, убежать не дадут, но и допрашивать себя я им не дам». И он помчался к обочине, надеясь, что его полоснут очередью из автомата…

Но очереди не было. Николая поймали и доставили по месту назначения.

Был теплый ласковый летний вечер. Кузьмина швырнули в какой-то временно сколоченный барак, где находилось еще несколько человек. По их озабоченным лицам Николай понял, что это товарищи по несчастью.

— Виктор Иванов, — представился он ближайшему молодому человеку с бородкой.

Человек машинально протянул ему руку:

— Велентьев, доктор наук, биолог.

— Такой молодой, и доктор наук! — удивился Николай. — Правда?